Бытие Между

Сегодня день памяти св. мученицы Пелагии Антиохийской. Дева Пелагия жила во времена гонений, организованных императором Нумерианом, правившим в Римской империи в 283-284 годах от Рождества Христова. Она отличалась красотой, но с юных лет решила сберечь её, сохранив девство ради Господа. Правитель города, узнав, что Пелагия – христианка, послал своих воинов схватить девушку. Пребывая в уверенности, что они посягнут и на её невинность, и на её веру, святая с молитвой бросилась с высоты своего дома.


Миниатюра Минология Василия II, 979—989 годы

В житиях можно найти несколько примеров, когда христиане кончали свою жизнь (или пытались) самоубийством и были прославлены среди святых.

Преп. Иоанникий Великий, обуреваемый пламенем блудных помыслов, решился лучше умереть, чем дать простор нечистым мыслям и осквернить свое чистое тело. Чтобы не дать свою чистоту помыслам, он бросился на съедение огромному змию, обитавшему в одном ущелье. Правда, тот его не съел. Но житие приводит подобное поведение как пример.
Мне с подросткового возраста помнится еще какое-то житие, в котором один император приказал всем христианам какого-то города или принести жертвы богам, или самим прийти и бросится в печь добровольно – дескать, и вам хорошо, и мне, что некоторые и сделали...
Или вот княгиня Евпраксия перед угрозой насилия не только себя убила, но и сына своего…

Старообрядцы в оправдание своих самоубийств, как мы знаем, приводили жития. А что же учит Церковь на эту тему?

А знаете, разнонаправленно учит!

Св. Иоанн Златоуст ставит в пример таких мучениц. Он так воспевает подвиг Пелагии: «…Христос, уловив смерть, которая была страшна для нашего естества и пугала весь род наш, и рассеяв весь этот страх, отдал её в забаву даже девам. Посему и блаженная Пелагия устремилась на неё с такой радостью, что не дожидалась и рук палачей, не вошла и в судилище, но преизбытком собственной ревности предупредила их жестокость. Она была готова и к мучениям, и к пыткам, и ко всякого рода наказаниям, но боялась, чтобы не потерять венца девства». В других местах, говоря о святости девства, Златоуст приводит таких мучениц в пример: они, дескать, предпочли смерть лишению невинности. Цена последней больше чем у жизни.

Св. Августин был другого мнения. Он прямо говорит о том, что жертва насилия ни в чем не виновата, а если вины ее нет, то значит, как она могла утратить невинность? И в самом деле: невинность – это же не физиология. Св. мученица Лукия так отвечает угрожающему ей Пасхазию: «Без произволения духа никогда не может быть осквернено тело… И насильственное лишение девства Он только попускает, как попускает искушения, разбой, язычество. Поэтому, если ты и прикажешь надругаться надо мной, то этим только увеличишь награду за мою чистоту». Тело может насильно оказаться во власти какого-нибудь негодяя, но душа – никогда!

Разумеется, мы не можем так радикально противопоставлять несвободу тела свободе души, поскольку в реальности, как правило, изнасилования (впрочем, как и любое изнуряющее страдание) предполагают глубочайшие душевные травмы – иногда более опасные, чем приобретенный физический вред. Но мне, все же, видится правильной позиция св. Августина. Последствия насилия вполне вписываются в определения страданий, болезней, несчастий, поношений и всего того, что нужно понести достойно. Раз уж нельзя избежать.

Нужно довериться Господу.
Если есть Бог и вечная жизнь, то есть и смысл жить, несмотря ни на что. Или есть возможность найти этот смысл. Или попытаться найти возможность… Смысл, наверное, не всегда в достижении цели этого поиска, а иногда и в самом процессе. «Несмотря ни на что» – а временами и смотреть-то не на что.

P.S. Современная практика отношения к суицидам выделяет отдельно только случаи невменяемости самоубийцы. "Самоубийства чести" отдельно не оговариваются и не выделяются.

В 1967 году американский фотограф Берни Бостон сделал вот этот удивительный снимок для ныне несуществующей газеты «The Washington Star». Что же мы на нем видим?

Фотограф запечатлел одно из событий 21 октября 1967 года: так называемый «Марш на Пентагон», организованный Национальным мобилизационным комитетом по прекращению войны во Вьетнаме» - была такая коалиция антивоенных активистов. На снимке один из участников вставляет гвоздичку в ствол автомата бойца военизированной полиции, готовой стрелять на поражение.
Редакция газеты не увидела в снимке ничего значимого и разместила его всего лишь как маленькую репортажную иллюстрацию где-то на пятнадцатой полосе. Однако позже этот снимок был номинирован на Пулитцеровскую премию, сделавшись знаковым культурным явлением в антивоенном движении шестидесятых, а также наглядным примером того, как журналист, не хватаясь за камни на мостовой, может поспособствовать изменению мира – разумеется, к лучшему.

Для многих журналистов-репортажников фотографии с подобным сюжетом стали чуть ли не обязательными в портфолио. И сегодня мы можем увидеть подобные снимки едва ли не с каждой уличной заварушки.
Бостон назвал свой снимок «Сила цветов». Позже таким образом стали называть снимки любых фотографов с подобным сюжетом.

Но «Сила цветов» - это не только художественное наименование. Это прежде всего – политическая идеологема, созданная Алленом Гинзбергом в 1965 году. Гинзберг был сторонником ненасильственного сопротивления и борьбы – как за что-то, так и против чего-то. Внутригражданское сопротивление не должно быть деструктивным, оно должно быть созидательным и… красивым. Воевать против войны – это как вступать в половые отношения ради девственности. Он призвал своих читателей «сделать март»: наполнить свои руки цветами и использовать только ненасильственые средства: детские игрушки, конфеты, музыку и признания в любви… Все подобное позже окрестили как нечто относящееся к «цветной революции» (этот термин появится позже). Важно по ходу отметить, что технология так называемых  "цветных революций" действительно появилась на Западе – а где ж еще? Не в России же! В ней могли появиться только претендующие на научность теории насильственной революции - неизбежной, кровавой и беспощадной.
Еще раз отметим, что речь шла об антивоенных инициативах, с явлениями контркультуры идея «силы цветов» стала отождествляться позже, будучи присвоенной «детьми цветов» - хиппи, которые, как мы знаем, тоже считали, что заниматься любовью лучше, чем войной. У них, правда, были и другие пунктики, но мы сейчас не будем об этом.


Демонстрант вручает цветок военной полиции в Национальном комитете по мобилизации в целях прекращения войны во Вьетнаме, организованном 21 октября 1967 года в Арлингтоне, штат Вирджиния

Успех этой акции был ошеломляющим… Цветы победили автоматы. Но в определенное время и в определенном месте...

Разумеется, все случившееся в США стало предметом пристального анализа силовиков во всех других странах… И как результат: именно сторонники «силы цветов» стали приоритетной мишенью для полиции там, где ее действия были направлены не просто на предотвращение и охрану, а именно на демонстрацию силы, брутальный разгон, кару на месте, расправу и запугивание.
Хрупкая девочка с цветами в руке приносила больше всего «вреда», поскольку своими действиями в проплаченный властями ужас и ад она добавляла элементы уличного перфоманса, способствовавшего разглаживанию спрятанного за масками звериного оскала полиции и нейтрализации провокаций, щедро раздающихся с обеих сторон. Ведь всех нас родила мать, у каждого есть братья и сестры, все мы живем в одной стране и соседних домах, над всеми нами один и тот же Бог.

Такая вот история одной гвоздички получилась…

Медиевисты говорят, что после всех эпидемий, войн и голода у средневекового обывателя сформировалась «психология выживших»: каждый потерял своих близких и каждый насмотрелся на преждевременную смерть окружающих и часто - в самых ужасных ее видах...

Надеюсь, что в ближайшее время у нас до такой смертности не дойдет, но ведь благодаря СМИ каждая отдельная и отдаленная смерть переживается нами как-то "размноженно", многократно и близко. Сформируется ли у нас психология недоумерших? Произойдет ли привыкание и купирование уровня эмпатических переживаний? Выработается ли привычка к печальным новостям и оптимистическим прогнозам?

Вот все чаще замечаю в прессе рассуждения о том, будет ли мир прежним после всего… Не-а, не будет. Он на самом деле не был прежним и до. Так что все норм, братья и сестры. Все норм.

Только вот реально бы это... как-нибудь дотянуть до Пасхи. А там фиг с ним со всем – прежним или нет. Пасха – это ведь тоже после всего.
Или она прежде всего?..
Я запутался, короче.

• "И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю бо́льшие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет " (Лк. 12, 16-21)

Святитель Феофан Затворник в своем толковании говорит, что богач был поражен смертью за то, что впредь собирался только есть и пить: этой ночью его душу возьмут (в оригинале: «истребуют» –  словно речь идет о судебном иске). Но кто? Бог? Ангел смерти? Разбойники? Передоз алкоголя? Несчастный случай?

Человека убивает его отношение к жизни. Он думает, что все то, что он копит, является достаточным для оптимизма. Все земные блага – это то, что является для него единственным показателем достатка, сытости, благополучия и универсальным поводом к успокоению. Но в предыдущей главе мы читаем такие слова Господа: «Кто не собирает со Мною, тот расточает» (Лк.11:23). Дерзну добавить: чем больше человек богатеет вне Бога, тем больше он беднеет в Боге – в источнике Жизни. Чем больше он заблуждается относительно Жизни, тем ближе к нему смерть. Богач все поставил на зеро и проиграл соответственно все.
Казалось бы, богач мог бы оправдаться тем, что все останется его детям – «все ради них». Разумеется, в материальных заботах до того, как они приобретают предосудительные формы, имеется здоровая доля попечения о потомстве. Но здесь богач не вспоминает о детях – потому, что он в своем эгоизме позабыл о них напрочь, или потому, что он их утратил или не нажил, или потому, что справедливый суд Бога обличает его и не дает ему спрятать свой грех жадности, праздности и суетности за лицемерием, которое умело подражает заботе о семье. Богач просто не может остановиться, он хапает и хапает, и ничто не может его насытить, поскольку это в принципе невозможно – как невозможно утолить жажду морской водой: чем больше ее пьешь, тем больше жажда и хуже прогнозы. И тут уже не важно, что именно он гребет: деньги, славу, спичечные этикетки, лайки или индексы по Скопусу. Без Бога всё есть ничто.



Сейчас не говорят о богатстве, а говорят о так называемом уровне жизни. Считается, что это объективная социологическая характеристика, которая имеет проверяемые измеримые параметры: уровень дохода, качество питания, условия труда и отдыха, ресурс здоровья и доступность медицины… Духовных показателей нет: не измерять же духовность в километрах крестных ходов, метражах новопостроенных храмов, количеством духовенства на душу населения. Измерение – это оценка пространственно-временных характеристик объекта, но ведь тут идет речь о чем-то вневременном и внепространственном, а значит – и безразмерном. Вот, длину нельзя измерять в килограммах, массу – в ваттах. А вечность вообще нельзя ни в чем измерять: это либо она, либо нет… Либо вечная жизнь, либо не вечная. А если не вечная – то жизнь ли это? Впрочем, и погибель может быть вечной. И она тоже не погибель, пока не вечна. Разница между жизнью и смертью не количественная, а качественная.
«Есть два пути: один – жизни и один – смерти, но между обоими путями большое различие»…

Давным давно я как-то писал про белорусские символы ...

На днях решил предложить еще одну идею...

Помните, есть такой символ «Три обезьяны», представляющий собой фигурки трех приматов, закрывающих лапами глаза, уши и рот? «Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю».  Иногда добавляется четвертая фигура, закрывающая промежность, но японцы суеверны относительно числа «4» (символ смерти)  и поэтому изображают ее крайне редко. Почему они решили сэкономить в нумерологии именно на этой фигурке – доподлинно не известно…

Считается, что три обезьяны символизируют собой идею недеяния зла и отрешённости от неистинного. «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него». Видать, можно, всячески избегая зла, тихонько да ненавязчиво ходить в сторонке от него с искренне распахнутой промежностью. Главное, при этом быть добрым и улыбаться.

Выбор обезьян в качестве символа, говорят, случаен. Но вероятно, он связан с игрой слов в японском языке: фраза «не вижу, не слышу, не говорю» звучит как «мидзару, кикадзару, ивадзару», окончание «дзару» созвучно японскому слову «обезьяна».

У нас же, как мне кажется, был бы актуален другой образ: «Три дятла». Один ничего не слышит (и не хочет), другой ничего не видит (и не может), зато третий постоянно трындит, не может остановиться, и голова у него не болит.
В принципе, четвертую фигурку тоже можно опустить – четное количество и у нас как-то может оказаться связанным со смертью.
Можно вообще оставить только одну фигурку: единственного дятла с закрытыми ушами и глазами, но с широко открытым клювом – каждый из нас по отдельности прекрасен и самодостаточен и не нуждается в компании для того, чтобы оказаться со своей хатой с краю по отношению ко всему на свете – а значит, вероятно, и ко злу.

Ну и, как вы догадались, выбор дятла в качестве символа тоже случаен.

А вчера на всенощном: "Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь. Сказал же это, давая разуметь, какою смертью Петр прославит Бога. И, сказав сие, говорит ему: иди за Мною...." (Ин.21:18-19)

Что-то я еще раз подумал про то, что всё чаще чувствую себя стареющей больной обезьяной на поводке. Это, несомненно, тоже имеет какое-то отношение к моей смерти, но тема прославления Бога в таком положении дел остается не раскрытой...
Но можно и попытаться переосмыслить ситуацию. Когда человек не стар, а чересчур молод, то его тоже препоясывают и водят туда, куда он не хочет... А что если все наоборот: это раним непогожим утром мама тащит меня за шарфик в поликлиннику?

Да иду я, Господи, иду.

Из последнего интервью http://deiverbo.com/so-svyatymi-upokoj

Почему иногда искренняя молитва за усопших близких не приносит душевного успокоения?

По разным причинам. Например, из-за ложных упований: иногда люди ожидают, что молитвы за умершего чуть ли не компенсируют им их утрату, но этого не будет. С болью утраты нужно не только выжить, но еще и превратить свою боль в творческое начало нашей жизни, подвигающее нас к покаянию, молитве, доброделанию. Или из-за эгоизма: молитва за умершего должна способствовать упокоению умершего, а не успокоению скорбящего. Разумеется, наша вера в Господа, для Которого нет ни мертвых, ни живых, и у Которого все живы, является великим нашим подспорьем в терпении скорбей, в несении своего креста. Молитва помогает нести крест, а не избавляет от необходимости крестоношения. Следует учесть и то, что молиться тоже нужно уметь. Умиротворяющая благодатная молитва – это не средство, а цель, к которой нужно долго идти. Например, как неправильный, нерегулярный бег является причиной усталости, боли в мышцах, а не легкого самочувствия и здоровья, так и бессистемная молитва, не подкрепленная участием в таинствах, правой верой, знанием догматов, чтением Писания, делами милосердия, может стать причиной отягощения и усталости. Люди бывают неумеренными в своих желаниях и амбициях: хотят помолиться одну минуту и «летать» 23 часа 59 минут. Но обычно бывает наоборот: чтобы «пролететь» минуту, нужно промолиться сутки, а может быть и жизнь…

Почему умереть - это ненормально?

Потому что «Бог смерти не сотворил» (Прем. 1:13). Человек изначально сотворен для бессмертия. Замысел Бога о человеке не вмещается во времени и может быть реализуем только в вечности. Но вместе с грехом в мир человека вошла смертность. И здесь уже верно обратное: зло не имеет право на вечность, и смерть по результатам грехопадения становится чем-то нормальным, если за ней следует воскресение – своего рода возможность «перезагрузки», притом в новой «конфигурации», с обновленным «программным обеспечением», в перспективе новых возможностей.

Знают ли наши усопшие родственники, что происходит с нами в реальной жизни? Просят ли за нас у Господа?

Смерть – это разлучение души тела со всеми его материальными чувствами, т.е, у умершего нету глаз, чтобы видеть, ушей, чтобы слышать в привычном смысле этих глаголов. Если мы здесь, на земле, физически удаляясь друг от друга, теряем контакты и информацию друг о друге, то тем более смерть – хоть она и временна – усугубляет те пропасти во времени и пространстве, которые имелись на земле между людьми. Смерть одного из людей – это, скорее, негативный фактор для возможности коммуникации, а не положительный. Поэтому Екклесиаст пишет: «В могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (9:10).
Важно учесть и другое: лишившись пяти основных чувств, доступных человеку в его теле, человек лишается плотского знания о ныне происходящем в мире материи. Однако он даже после смерти сохраняет при себе свое духовное сердце – нечто то, чем любят, надеются, верят, переживают. Все то, что и определяет глубинное Я человека, его личность. Избавившись от аффектов и иллюзий телесного восприятия, человек получает чистую возможность осмыслить свою личную прожитую жизнь – в том числе и в тех ее местах, в которых она соприкасалась с жизнью еще живущих людей. Умершие уже сами ничего не могут изменить в своей жизни, но они сохраняют и даже, будучи свободными от всего земного, усугубляют возможность молитвы ко Господу, в том числе и о живущих. На подобных соображениях, среди прочего, и основаны наши молитвы к святым – умершим праведникам: они слышат наши молитвы не своими ушами (их души покинули тела), но духовным сердцем. Вот почему важно научиться молиться не просто языком: можно остаться неуслышанным и незамеченным.

Почему о покойниках либо хорошо, либо ничего?

Думаю, что, придерживаясь подобной максимы, мы пытаемся быть максимально тактичными к родственникам почивших, а также всячески сторониться от греха осуждения. Молиться за умерших можно и нужно, но осуждать их – нельзя и не нужно. Если на умерших распространяется заповедь о любви, то на них же должна распространяться заповедь и о неосуждении. Разумеется, ничто нам не мешает размышлять над ошибками живых и умерших, наоборот! Вспомнилось доброе дело почившего – прославь за это Бога, вспомнилось плохое – помолись, чтобы Бог ему простил. Молиться не просто об упокоении, но и о прощении конкретных грехов умершего – это вполне по-христиански.

Почему мы вспоминаем о Страшном Суде в день, когда поминаем ушедших в мир иной?

Ничто нам так не напоминает о грядущей нашей собственной смерти, как смерть наших близких. Все мы знаем, что умрем, но все ли в это верим? Все ли прочувствовали это и ужаснулись? И поскольку для нас смерть ассоциируется не с исчезновением, а воскресением и с предстоящим ответом на Страшном суде перед Престолом Всевышнего, то так и получается…

Что Вы пожелаете братьям и сестрам в этот день?

Более внимательно вслушаться в пасхальные песнопения и прочувствовать главную их идею: благодаря Христу, смерти больше нет, ад повержен и всеосмееян. А то, что мы называем смертью, для верующих и не смерть вовсе. Разлука, печаль, временное расставание – да… Но не смерть! Быть христианином – это большое счастье быть в Церкви – в Экклесии, т.е., в Собрании всех верующих в Иисуса Христа: и живых, и умерших.

---------------
на иллюстрации: The Resurrection Of The Dead And The Weighing Of Souls In The Balance At The Last Judgement After A Medieval Miniature From Science And Literature In The Middle Ages By Paul Lacroix Published London

Вот,  в наших руках сегодня «вайя» - веточки деревьев, которые мы принесли в храм для того, чтобы их освятить… Ольха, верба, у кого-то сирень видел. Ничего необычного! Никаких образцов мезозойской флоры или даже чего-то заграничного – такого, что могло бы хоть своим происхождением объяснить ценность, редкость или особенность этих веточек.
Чем эти веточки сущностно отличаются от других? Что в них такого ценного? Да ничего. Веники вениками. Разве мы, прореживая обочины дорог, в иное время и в ином месте не выбрасываем такие веточки, как мусор, в огонь? Разве не делаем мы из таких же самых веток метлы? Так в чем же дело?
А дело просто в предназначении. Вещи освящаются через их использование. Если вы посвящаете ее Господу, она, оставаясь вещью и ничем другим, становится «другой» вещью. Как поется в тропаре, «Мы, как дети, держа знамения победы, Тебе – Победителю смерти восклицаем: "Осанна в вышних, благословен Грядущий во имя Господне!». Вроде бы, ничего не сучилось в мире онтологии, никаких революций, но вдруг банальные веточки превращаются в символ Победы Христа над смертью – только оттого, что мы украсили их цветами в Его честь, оттого, что мы приветствуем ими Христа, Который Ныне входит в Иерусалим.

Да ладно веточки! Чем отличается святой он несвятого? Сущностно ничем. Те же руки, ноги, уши, волосы в носу… Как и веточки, святой от несвятого отличается своим предназначением: один посвятил свою жизнь Господу, а другой нет.

В Иерусалим, кстати, сегодня можно было попасть через Раков. Под катом несколько фотографий моего хорошего товарища Петра Бойко с нашей службы.
( Collapse )

«В законе что написано? как читаешь?» – Господь ставит проблему двояко: написанное и прочитанное - две больших разницы. Написано («что») у всех одно и тоже, но прочитывают («как») все по-разному. Почему-то у меня возникла ассоциация со «смертью автора» Барта...
«Что» полностью заменяется на «как». Автор «не интересен»:  не только автор, но и написанное им уходит на задние планы. А если учесть, что одним из авторов является Бог, то… вот он еще один выход на тему «смерти Бога»…
Когда Бог как автор Писания умирает, то Он умирает либо как пшеничное зерно, чтобы принести много плода (см.: Ин. 12.24), либо как Он это сделал на Кресте: воскреснув, призвав нас к смерти для мира и совосстанию для жизни будущего века, либо… вот просто берет и умирает… попуская локальное существование одной лишь шелухи интерпретаций, обрамленных границами макулакультуры.
Маркс отличается от марксизма, Кант - от кантианства, Фрейд - от фрейдизма. Это понятно. Но, вопреки ожиданиям и привычкам, Христос не отличается от христианства, поскольку Церковь есть Его Тело, а вместе с этим - столп и утверждение Истины, которая, рекурсивно, есть Он Сам. Но это - если говорить о «сферическом христианстве в вакууме» (именно таким является Православие - истинное учение Христа)...
Как там насчет «смерти читателя»? А она тоже двояка: одна - к вечной жизни, а другая - к вечной погибели...

Да и вообще, с этими ютубами и фэйсбуками уже все поумирали - и читатели, и писатели. Зато понародилось читак и писак...

Желание сдохнуть с той или иной силой может посетить каждого. Особенно, когда мы теряем близких или же лишаемся того, что прежде определяло нашу жизнь с точки зрения ее смысла. Найти в себе желание жить иногда значительно сложнее, чем найти собственно ресурсы для жизни. Бывает, что, вроде бы, и всё есть для жизни, а не нужно ни это всё, ни сама жизнь…
Уныние и печаль являются смертными грехами – иногда даже от слова «смерть», взятом в самом узком его смысле: биологическом. Думаю, тут объяснять не нужно многого.


Однако.

Апостол Павел пишет: «имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» (Фил.1.23), а многоразличные «жития» говорят о том, что и Дева Мария после Вознесения на Небо Ее Сына постоянно молила Его забрать Ее душу, и Тот, таки, внял Ее мольбе.

Как мы видим, не всякое желание умереть является греховным. Апостол и Богородица желали для себя смерти не потому, что они возненавидели, отчаялись, разочаровались, разуверились, истощились и не хотели жить дальше. Напротив, они искали для себя больших возможностей жить, служить и любить. Желание желанию рознь:  внешне схожее (или даже одинаковое) внутренне, сущностно может оказаться совершенно разным.